Книга обстоятельств: три поэмы

Спектакль
Аплодисменты. Занавес открывается. Сцена представляет собой зрительный зал, в точности такой же, как зрительный зал. Собственно, совершенно неясно, где зрительный зал, а где сцена, и кто тут зритель, а кто артист. И те, и те не шевелятся, глядя друг на друга. Такое ощущение: кто первый шевельнется, тот и сцена. В одном из кресел какой-то мужчина с кирпичным лицом, поросшим белыми волосами, привстает — и одновременно на симметричном кресле привстает мужчина с поросшим белыми волосами кирпичным лицом. Какая-то девушка берет нежные круглые щеки в руки и поворачивает ими голову из стороны в сторону — и такая же девушка напротив берет в руки круглые нежные щеки и из стороны в сторону поворачивает ими голову: из обеих темнот сверкают влажные глаза. Всякое движение в зале отражается движением в зале. В конце концов публика начинает неуверенно аплодировать — и публика начинает неуверенно аплодировать. Аплодисменты постепенно стихают. С обеих сторон тишина, неподвижность. Из первых рядов неуверенно встают два молодых человека в коротких пиджачках, боком подходят к границе между залами, медленно поднимают руку — один правую, другой левую — на уровень глаз, совершают несколько протирающих движений, потом осторожно останавливают ладони перед взаимными лицами, простукивают кончиками пальцев кончики пальцев друг друга — наконец-то ясно, что перед зрительным залом просто поставлено зеркало! Какое облегчение!
Молодой человек вынимает из кармана своего пиджачка бутылку пива, размахивается и изо всей силы бьет сверху вниз перед собой. Ударом обоих молодых людей отбрасывает назад, к креслам первого ряда. По их лицам течет кровь, осколки блестят на груди. Занавес закрывается. Аплодисменты

Ленинградская «вторая культура» 1970‐х жила этим расщеплением между надеждой и красотой. Для Олега Юрьева, ее наследника, выбор уже не стоял. Поэзия была единственным обещанием, она требовала последней верности и веры. Ее свидетельство — «Петербургские кладбища». «Книга обстоятельств» — вторая последняя книга, последняя после последней. Главное слово сказано, и можно отступить на шаг назад от рубежа

Прекрасное современности, пишет Беньямин в книге о Бодлере, возникает там, где исчезает культовое значение искусства, там, где искусство больше не спасает. Это главная тема «Стихотворений в прозе» Тургенева: красота не способна дать утешение в болезни и смерти, она только делает их невыносимее. Это драма всего высокого модернизма, вызов, который стоит перед ним

Становясь воспоминаниями, сувенирами, дорожные впечатления собираются в альбом. У альбомов некрепкая логика. Временная последовательность перебивается ассоциативным сродством и просто случайностью. В «Книге обстоятельств» так же стоят рядом воспоминания детства и случившееся вчера, деревья и рыбы, щемящее и курьезное.

Книга обстоятельств» переполнена вечным — городами, горами, небом. Также она наполнена современным — техникой. Помимо средств записи, камер и телефонов, это транспорт — поезда, самолеты. Она написана эмигрантом, гастролером и туристом (фланером глобализации) — частным лицом, каким остается человек в дороге. Он еще не приехал к пункту назначения, не вошел в роль, не взялся за работу

Опыт промедления

Стихотворение в прозе — это опыт промедления, приостановки. Поэт останавливает ритм, сдерживает силу вдохновения. Прозаик не идет за возможным сюжетом. Философ не развивает мысль. Путешественник не стремится вдаль. Он застывает для впечатления, отпечатка. В Европе и в России стихотворения в прозе писали литераторы, хорошо знакомые с дагерротипией: поэт Бодлер и прозаик Тургенев. Этот жанр сродни фотографии, и, как фотография, стихотворение в прозе — всегда перед смертью, несет в себе грядущее отсутствие.
В поэмах Олега Юрьева фотографируют много. Вид и сцена, человек и животное готовы быть снятыми. В обоих смыслах: оказаться запечатлёнными и исчезнуть. Даже архангел Гавриил является к Богородице с невидимой мыльницей. Ее улыбка — это растерянность перед снимком: перед вечной памятью и исчезновением