Некрофил

Мои ангелы превращаются в радугу. Как они прекрасны!

К несчастью, у вас настолько дурной вкус, что вы до сих пор живы».

Я становлюсь другим человеком, одновременно чужим самому себе и более самим собой, чем когда-либо. Я перестаю быть уязвимым и несчастным, я становлюсь квинтэссенцией собственного существа, я выполняю задачу, к которой предназначен судьбой.

Свобода состоит не в том, чтобы делать то, что хочешь, а в том, чтобы хотеть то, что делаешь

всякая плоть носит в себе закваску своей гибели, о

Я хотел жить и хотел умереть, но не могу ни умереть, ни жить. Это ли не Гефсиманский сад?

Именно здесь, в Неаполе, в тиши своей виллы, Тит Петроний Арбитр, важный вельможа и великий поэт, опороченный, приказал своему врачу вскрыть ему вены.[39] Окруженный наложницами и греческими рабами, скользившими языком по его деснам, гладившими его кудри, разглаженные банным паром, он видел, как гаснут их взгляды за пеленой, потому что его собственный взгляд угасал, как светильник. Он слышал, как их голоса доносятся с другой планеты, ибо сам он уже покидал землю. В их объятиях у него, несомненно, было время познать меру своего одиночества. Простертый под сладостью их улыбок, он чувствовал, как руки наложниц смыкаются на его члене, уже недвижном, и единственная сила, исходившая из него, собралась в алом коралле, расцветавшим под его запястьем в серебряной лохани. Он чувствовал, как пустота растекается по венам, ночь проникает в плоть, от проткнутых мочек ушей до длинных пальцев, унизанных перстнями, а танцовщицы прилипали к нему своими раковинами, словно к кораблю, и руки эфебов ласкали его тайные места. Плавая в ванне, точно в околоплодных водах, Тит Петроний Арбитр понимал, что жизнь уходит от него так же незаметно, как она пришла.

Именно так надо умирать

я не настолько глуп, чтобы измерять цену вещей по перенесенным при их завоевании трудностям,

Я был бесконечно изумлен, обнаружив такой источник удовольствия в своем собственном теле

море — образ и родная сестра смерти. Таким образом, мысль о том, что всякая плоть носит в себе закваску своей гибели