Страна Уран

Я самолично перетаскал доходяг в печь, прошептал каждому напутственные слова. Пусть покоятся с миром в царстве Урана. Рыжий кот спокойно глядел в огонь, в золотых глазах зверя отражались языки пламени. Тигр, о тигр…

— Хрущ умер! Задавили мерзавца! Издох, старый жук, подавился своей кукурузой!

Я раскладывал перед котом пасьянсы любимых строк, и он с величием султана принимал дары. Рыжий оказался прекрасным слушателем. Лишь бы никто больше его не увидел, не попытался отнять единственное мое сокровище!

Марс уже обитаем, там тысячи переселенцев, женщины, дети. Они справятся с красной планетой и начнут все заново. А мы здесь, на Уране, — шлак, отработка, пыль Земли. Бывшие музыканты, ученые, литераторы со своими обветшалыми ценностями, ветхой верой, гнилым гуманизмом и жалкими записными книжонками. Смешно сказать — после первой отсидки я еще верил в торжество коммунизма и разума, красное знамя над Солнечной системой, счастье всем даром. Теперь же суетливо боролся за каждый новый прожитый день.

Во время ночных дежурств кот крался за мною следом, в короткие часы отдыха укладывался на грудь тяжелым горячим телом и мурлыкал, пока я не засну. Я заметил — он приходит посидеть с умирающими, провожает их, а потом долго моется, словно счищает с пышной шкурки чужую память.

Но стабильность пошатнулась, неопределенность растревожила и разозлила людей.

Рыжий кот приходил к нему, сворачивался на одеяле, мурлыкал, вибрируя теплым толстеньким телом. Кошачья песня унимала страдания, навевала сладкие сны, полные воспоминаний. Боль сдавала позиции и не успевала вернуться.

Рудники стали делом государственной важности. Жаль, что желающих рискнуть здоровьем и мужской силой находилось немного, ни деньги, ни слава не убеждали людей грузиться в темные трюмы и отправляться в неведомое мимо колючей звездной неправды.

Последнее чувство, которое осталось в сонной душе поэта, — настырный стыд. Он надеялся быть услышанным, сделав лагерь своей трибуной. Оказалось, никакого внимания суд не привлек, писем в защиту писать не стали и заграничных корреспондентов на подмогу не выслали. Пламенная защитница Фрида внезапно скончалась от заражения крови. Старая королева уснула в Комарово, и золотой свет утра не смог ее добудиться. Художница собрала пожитки, перетянула шарфом большой живот и навсегда ушла из мансарды.

Стихи на рудниках оказались бесполезным умением. На первых порах товарищи по бараку, хлебнув запретного чифиря, убеждали: рыжий, читай! Жарь про эту… наместника сестрицу! На «мя» есть рифмы, давай! Прихлебывали черный напиток, хлюпали, чавкали кислым хлебом, восхищенно бранились и тут же приделывали непристойные окончания к строчкам. Поэт огрызался, орал, пробовал даже лезть в драку. Неделя в карцере вразумила его отказаться от чтений и споров. Черная пустыня дальнего космоса подарила лишь горсть рассыпанных по полям строк, ледовитых метафор и яростных, злых созвучий.

Единственным собеседником, заслуживающим внимания, оказался невзрачный любитель античной литературы. Тонкий эстет смаковал греческие эпиграммы и отсылки к Арбитру, цитировал Апулея и нежную Сафо. Стихи приводили любителя в бурный восторг, он записывал строчки с голоса и клял завистников из Союза Писателей — такой поэт погибает!

Потом эстета засекли выходящим из кабинета Туманчина в неподходящее время и сделали выводы. Стучали на рудниках многие, однако попадались не все. Спустя несколько дней любителя античности нашли в удаленном штреке избитым и изувеченным. К сожалению рудокопов, он выжил. Но пока стукач, хрипя и отплевываясь, отлеживался в палате, поэт от греха подальше утопил в озере свою единственную тетрадь. Ничего отвратительней, чем поэма о дальнем космосе на столе у толстого вертухая, вообразить было нельзя.

Работа ненадолго отвлекла его от улья мертвых стихов.

Здесь не случалось ни воровства, ни драк, ни побегов — только медленное, поступательное движение в небытие.