Холин и Сапгир ликующие

и он написал официальную бумагу: «Лианозовская группа состоит из моей жены Оли, моей дочки Вали, моего сына Льва, внучки Кати, внука Саши и моего зятя Оскара Рабина». Тем не менее название «лианозовская группа» в расширенном варианте утвердилось в истории московского нонконформизма. К этой группе поэтов и художников, помимо семьи Кропивницкого и Рабина, обычно относят Сапгира, Холина, Севу Некрасова, Немухина, Мастеркову, Вечтомова и даже молодого Лимонова.

1958 года и до самых последних, предсмертных текстов стихи Сапгира существовали на стыке слова и изображения, вещи и звука, предмета и понятия. Или, иначе, – на границе голоса и молчания.

Слова в стихах Сапгира и сейчас чувствуют себя свободнее, чем люди на московских улицах, потому что изначально в его текстах слова не просто говорили о чем‐то, но видели, осязали, обладали запахами и вкусом, любили друг друга, играли и дрались, ссорились и мирились, – словом, вели себя так, как нормальные обитатели бараков, коммуналок, переулков и скверов столицы.

90‐е годы Генрих не верил в необратимость происходящих перемен: «Все эти щелкоперы, твердящие о свободе, быстро подожмут лапки и будут писать чего изволите».

Сапгир для концептуалистов остается некой фигурой умолчания, может быть, именно потому, что они слишком многим ему обязаны, и прежде всего – ключевой эстетической установкой на работу со словом как с объектом произнесения и предметом изображения, а не просто инструментом авторского (лирического) высказывания.

Герман, я не боюсь умереть. Я больше всего на свете боюсь боли, невыносимых физических страданий, предшествующих смерти

Если бы мне предложили богатство, я бы ни за что не отказался. Так же как от бессмертия. Вот говорят, надоест, старость, лежать. Но разве лежать и просто смотреть плохо?! Это же прекрасно!..

Следуя Евгению Леонидовичу, Холин вырос в самостоятельного поэта-конкретиста, который мог пригвоздить словами так, что, читая его стихи, невольно чувствуешь себя распятым… Это тексты-скульптуры сидуровского замеса, только выполненные в другом пластическом материале. Холин часто любил повторять: «В начале было не Слово, а Знак».

Сначала он жил у двоюродной сестры. Время было тяжелое, но сестра первое время кормила его. Потом перестала. В поисках еды он однажды залез в шкаф, где стояли припасы. На мешочках с крупой стояла бумажка: «Не трогай, сволочь!» Он не тронул и ушел из этого дома.

Ни в какую свободу я не верю, ни во внутреннюю, ни во внешнюю. Слишком человек детерминирован, и прежде всего своим рождением и своей смертью. Но понятие свободы существует, и все им пользуются. Воспользуюсь и я, сознавая всю его ограниченность. Так вот, Холин – самый свободный человек из всех, кого я в своей жизни встречал. То есть наименее связанный с разного рода стереотипами, вырабатываемыми сообществами людей, идентифицирующихся с национальной, религиозной, социальной, профессиональной или какой‐либо другой идеей.