Любовь в тягость @bookinier

Солнце стало припекать. Я отыскала в сумке свой паспорт. Долго изучала фотографию, пытаясь разглядеть в себе черты Амалии. Снимок был сделан совсем недавно, когда пришло время менять документ. Достав ручку, я нарисовала себе мамину прическу; солнце жгло затылок. Мои короткие волосы превратились в длинные, я отвела их назад, пышно уложила на висках и заколола так, чтобы они красиво обрамляли лицо и черной смоляной волной опускались на лоб. Потом добавила непослушный завиток над ухом. Посмотрев на себя, я улыбнулась. Эта прическа прежних лет, модная в сороковые годы, но уже редко встречавшаяся в пятидесятые, мне шла. Вот она, Амалия. Я – Амалия.

Я так сильно стремилась вырасти не похожей на маму, что постепенно разучилась видеть свое сходство с ней.

Среди сигаретного дыма и колебаний света, текшего из проектора, я с ужасом думала о мужчинах, которые, словно лягушки, проворно прыгают под сиденьями и тянутся к нам не перепончатыми лапами, а человеческими руками и липким языком. Несмотря на жару, я покрывалась холодным потом.

Когда мы ходили в кино без отца, мама не соблюдала ни одно из установленных им правил: без смущения смотрела по сторонам, смеялась так, как ей было строго запрещено, болтала с посторонними мужчинами – с продавцом конфет, например, который садился рядом с ней, как только опускались сумерки и на небе зажигались звезды. Когда отец был с нами, мне никак не удавалось сосредоточиться на фильме. Испуганно озираясь в темноте, я тоже следила за Амалией, чтобы поймать ее на какой-нибудь оплошности раньше, чем это сделает отец и успеет выдвинуть против нее обвинение.

Отец, чтобы уберечь нас от притязаний возможных ухажеров, сажал самую младшую мою сестру с краю, у прохода между рядами. Рядом сажал другую сестру. Потом меня, маму, дальше устраивался он сам. Амалию это забавляло и веселило. А я, наоборот, воспринимала те распоряжения отца как сигнал тревоги перед грозящей нам опасностью и начинала волноваться. Заняв свое место, отец обнимал маму за плечи, и этот его жест казался мне проведением последней линии обороны, чтобы противостоять неведомой угрозе, которая скоро даст о себе знать.

Отец, обычно занятый лишь тем, что ел моллюсков, которых выуживал из песка, – едва завидев их, мрачнел и превращался в деспота. Запрещал Амалии выходить из-под зонтика. Не спускал с нее глаз и следил, не посматривает ли она украдкой на приезжих. Когда те ребята, дурачась и наскакивая друг на друга, все в песке от пяток до макушки, оказывались чересчур близко к нашим лежакам, отец приказывал Амалии и нам с сестрами не отдаляться от него ни на шаг. И выступал на тропу войны, меча гневные взгляды на кудрявых молодцев. Нам с сестрами, как всегда, становилось страшно.

Теперь я размышляла над тем, почему мама решила умереть именно здесь. Этого мне никогда не узнать. Единственным рассказчиком маминой истории была я сама, искать ответы у посторонних я не могла и не хотела.

Но я поймала себя на том, что мне уже не хочется наблюдать за ней, и я направила внимание на саму себя.

Итак, втайне от всех Амалия уехала вместе со своим давним любовником и все то время, пока они были вдвоем, громко смеялась, с аппетитом ела, пила вино и сбрасывала с себя одежду на пляже, примеряя поочередно вещи, которые приготовила мне ко дню рождения. Пожилая женщина, вообразившая себя молодой, для того чтобы понравиться старику. В конце концов она решила искупаться голой. И хотя мама хорошо плавала, она слишком отдалилась от берега и утонула. Казерта перепугался и, быстро собрав ее вещи, поспешил прочь. Или Амалия бежит вдоль берега, он вдогонку за ней, оба задыхаются, оба в ужасе, она – оттого что осознала его намерения, он – увидев, что противен ей. И тогда Амалия решает спастись от него, бросившись в море.

Старый костюм сидел хорошо, ладно и был словно последний мамин рассказ, предназначенный для меня.