Светлана Князькова

Дягилев четко осознавал, что для подлинного новаторства необходим решительный разрыв с прошлым, отрицание всего предшествующего. В то же время он беззаветно любил старую Европу

В России, где образованные люди жили порой достаточно изолированно друг от друга из-за больших расстояний и затяжных зим, искусство служило важным источником развлечения в повседневной жизни.

в один миг все детство и юность Дягилева обратились в дым.

Бенуа настойчиво твердил о своем неприятии современного искусства, которое казалось ему блефом, снобизмом и шарлатанством. Футуризм он называл «культом пустоты, мрака и ничтожества»2, а кубизм — «гримасой нашего времени»3.

Когда Дягилев в дальнейшем опишет эту музыку своей матери, он не только сравнит ее с «бурей и натиском», но и сформулирует, возможно впервые, свое эстетическое кредо: убеждение в превосходстве искусства над жизнью:

А все-таки русское общество самое воспитанное; я скверно говорю по-французски, но до сих пор ни одного немца не встретил, который бы говорил даже так, как я, по-французски. Все они на своем жидовском языке только и говорят, так же как и сундуки, те в особенности подлецы. Видишь, я отдаю должное России»[20].

в двадцатидвухлетнем возрасте Дягилев вдруг оказался не у дел и абсолютно не знал, чем ему в жизни заниматься.

Дягилев сумел выделиться на фоне других выставочных обществ (таких, как, например, товарищество передвижников) не только содержательно, но также и внешне — стремлением устраивать выставки как впечатляющие культурные события.

Всего же непозволительнее казалась мне проповедь Дягилева, что никакого “сюжета” и “содержания” не надо для искусства, а довольно одного “художественного исполнения”

при хаотичном и диктаторском стиле работы Дягилева.