Крепость сомнения

хотелось лечь и растворить во снах все сентенции сегодняшнего вечера, которыми они так щедро угощали друг дружку

Это просто вопрос. В прекрасное никуда. Потому что такие вопросы с недавнего времени задавать у нас не принято. Потому что мы живем в обществе, где уже давно не принято задавать кое-какие вопросы. Это считается неприличным.

– Но все равно не могу я понять, – не унимался Тимофей, – как это так: раньше нефть была государственная, и на всех хватало, а сейчас мы не задолжали разве что какой-нибудь Дагомее.
– А что здесь непонятного, – удивился Илья. – Теперь-то она у десяти случайных человек, не обладающих к тому же государственным мышлением.

Это что же получается, одну революцию пережили, выяснилось, что цели своей она не достигла, – как это всегда и бывает, кстати, – то есть старое зло искоренено, но возникло сразу еще больше новых зол, и теперь вторая напрашивается, накатывается. А жить-то когда? У нас же не страна, а перманентная революция какая-то.

Довольно часто Илья стал бывать за границей. Но в отличие от паломников прошлого, для которых радостью было путешествие и еще большей радостью – возвращение, последнее Илье давалось все мучительней. Он начинал стыдиться своей родины, как бывает стыдятся за простых, неученых родителей. Здесь ему казалось все неприглядно, несовременно, косно и обречено на нескончаемое от века заведенное прозябание, на вечный, нелюбопытный сон, в котором не живут, а которым доживают, едва увидев свет.

Кирилл Евгеньевич держался того взгляда, что ни обилие умных машин, ни чрезвычайное развитие позитивной науки не меняет сущности человека. Сложнейшее на первый взгляд устройство общества, обремененное банковской системой и неслыханными средствами связи, не должно вводить в заблуждение: все это по-прежнему, как и две, три тысячи лет назад, служит одной соединенной цели: выращиванию злаков и разведению стад.